Если ты не можешь воспользоваться любым своим состоянием ко своему благу, — значит, ты не боец.
Нет, я наверно полный идиот. Потерять столько лет жизни.
Языки пламени начали лениво лизать ноги, пробегая по вязанкам чахлого хвороста. Пока что дыма было больше, чем огня.
Нет, я знал, что я идиот, еще когда ввязался в эту чужую войну, за чужую религию и за чужие идеи. Просто мне нравились эти люди, мне нравилось, что перед ними отступает Тварь. Кроме того, я всегда знал, что в любой момент смогу уйти… В итоге меня судили как одного из них, причем всем было обещано помилование нужно только отречься, отречься от того, что и так мне чуждо… Да я тысячу раз бы отрекся, а вот зарезать того пса рука не повернулась.
Дым начал выедать глаза и сводить спазмами легкие, причиняя больше неудобства, чем начинающее уже подпекать пламя. Небольшая трансформация и прикосновения огня стали менее настойчивыми и более нежными, а вот цепи впились достаточно глубоко. Короткий рывок, и железные змеи смирно свернулись у ног. О зрителях не стоило беспокоиться. Дым достаточно густой, да и в мареве вряд ли кто заметит, что один из пленников стал примерно на голову выше и в полтора раза шире в плечах.
А пес – славный малый, надо будет потом с ним поговорить, интересно, он догадывается, что каждый из этих двухсот двуногих мог получить себе жизнь в обмен на его, а в итоге к сегодняшнему вечеру в живых останется он один. Да и сам я решил пройти через костер и унижения, просто потому что не мог убить беззащитного. Хотя, вспоминая резню инквизиторов в Авиньоне, тогда меня это ничуть не останавливало.
Очередной выдох горного ветра заставил костер вспыхнуть ярче. Одежда давно уже сгорела, и стало становиться неуютно даже владыке огня. Подмывало обернуться в кринос, но даже сквозь дым и пламя его сложно спутать с человеком.
Становится жарко, пора уходить отсюда. Мне нравились люди, но они умерли, а остальное ничего не значит. Стараясь сохранить равновесие на полупрогоревших углях, я шагаю-в-сторону, за грань, чувствуя, как в реальном мире рассыпается головешками столб, к которому я был прикован.
Языки пламени начали лениво лизать ноги, пробегая по вязанкам чахлого хвороста. Пока что дыма было больше, чем огня.
Нет, я знал, что я идиот, еще когда ввязался в эту чужую войну, за чужую религию и за чужие идеи. Просто мне нравились эти люди, мне нравилось, что перед ними отступает Тварь. Кроме того, я всегда знал, что в любой момент смогу уйти… В итоге меня судили как одного из них, причем всем было обещано помилование нужно только отречься, отречься от того, что и так мне чуждо… Да я тысячу раз бы отрекся, а вот зарезать того пса рука не повернулась.
Дым начал выедать глаза и сводить спазмами легкие, причиняя больше неудобства, чем начинающее уже подпекать пламя. Небольшая трансформация и прикосновения огня стали менее настойчивыми и более нежными, а вот цепи впились достаточно глубоко. Короткий рывок, и железные змеи смирно свернулись у ног. О зрителях не стоило беспокоиться. Дым достаточно густой, да и в мареве вряд ли кто заметит, что один из пленников стал примерно на голову выше и в полтора раза шире в плечах.
А пес – славный малый, надо будет потом с ним поговорить, интересно, он догадывается, что каждый из этих двухсот двуногих мог получить себе жизнь в обмен на его, а в итоге к сегодняшнему вечеру в живых останется он один. Да и сам я решил пройти через костер и унижения, просто потому что не мог убить беззащитного. Хотя, вспоминая резню инквизиторов в Авиньоне, тогда меня это ничуть не останавливало.
Очередной выдох горного ветра заставил костер вспыхнуть ярче. Одежда давно уже сгорела, и стало становиться неуютно даже владыке огня. Подмывало обернуться в кринос, но даже сквозь дым и пламя его сложно спутать с человеком.
Становится жарко, пора уходить отсюда. Мне нравились люди, но они умерли, а остальное ничего не значит. Стараясь сохранить равновесие на полупрогоревших углях, я шагаю-в-сторону, за грань, чувствуя, как в реальном мире рассыпается головешками столб, к которому я был прикован.